Свидетельство о жизни рисовальщика Ефремова

История в красках.

Среди чиновников и бизнесменов давно пошла мода на картины Алексея Ефремова. Его монограмму в виде бабочки знают даже Дмитрий Медведев и Сергей Степашин.

У тех, кто ходит по улицам Екатеринбурга пешком, есть несомненное преимущество перед випами – популярного художника в любую погоду можно встретить где-нибудь на берегу Патрушихи, в дендропарке или одном из старых кварталов Екатеринбурга. И в момент встречи не только посмотреть за его работой, но даже пообщаться.

Но для беседы на "Творческой кухне "Уралинформбюро" Елена Мезенова и Вадим Дынин все же выбрали мастерскую Ефремова.

– Алексей Валентинович, правда, что вы пишете по 200 картин в год?

– Не меньше, даже где-то 250.

– Ого! Чуть ли не каждый день по картине?

– Мы недавно были в Верхотурье – я написал четыре работы за день. Потом я их доделываю. Не получается работать каждый день, я был бы счастлив, если бы такая возможность была – писать по четыре работы каждый день, и чтобы все – шедевры… (смеется).

– У вас есть такие работы, которые вы принципиально не продаете?

– Конечно. У меня дом наполнен теми работами, которые мне так или иначе дороги. Они – моя биография. Когда человек умирает, выдают свидетельство о смерти, рождается – о рождении. А творчество – это свидетельство о жизни.

Например, вот эта работа – шедевр. Я ее, конечно, не продаю, хотя каждый раз кто-то хочет ее унести.

"Эта работа – шедевр. Я ее не продаю, хотя каждый раз кто-то хочет ее унести"

– А вот картина, датированная 1992 годом…

– Это – прошлый век, это как будто другой человек написал, у меня было другое мировоззрение, другое мироощущение, все было другое.

В то время я занимался музейным проектированием. В составе группы "Артефактум" под руководством Юрия Калмыкова мы 20 лет оформляли экспозиции. Объездили полстраны – Таймыр, Приобье, Татарстан… В Екатеринбурге мы много сделали: ямщицкую в Литературном квартале, зал рядом с Шигирским идолом в Музее истории и археологии Урала, в Музее природы на Плотинке есть моя диорама, какие-то диорамы там я приводил в порядок. Перечислять можно долго, порядка 60 музеев и экспозиций было сделано.

А однажды мне пришло в голову, что хватит, как говорят, "работать на дядю". И я стал каждое утро до того, как прийти на службу, что-то свое писать.

– Итак, в 90-е вы стояли писали на улице, еще никому не известный художник. А как в итоге вы оказались в той точке, в которой сегодня находитесь?

– Я думал об этом и для себя выделил несколько основных принципов успеха художника. Во-первых, это образование. Во-вторых, наличие какого-то таланта. И в-третьих, коммуникабельность.

– Коммуникабельность? Почему?

– А иначе о тебе никогда никто не узнает. Мы ведь говорим о популярности. Как это бывает? Ты берешься за любую работу. Однажды приходит к тебе, например, главный бухгалтер Уральского банка.

– Алексей Валентинович, мне нужно нарисовать портрет мужа к 23 февраля.

– Давайте фотографию, нарисую.

– А что это у вас?

– Картины, старый город.

– А зачем мы каких-то лошадей печатаем в календарях? Давайте-ка завтра вот это, вот это и вот это принесите в банк.

Я принес. Спрашивают – сколько стоит? 200 долларов за каждую (это было в 2000-х годах).

Потом я три года сотрудничал с этим банком – он у меня скупал всё. Моими работами были одарены все випы. Баннеры висели по всему городу "Это наш город. Уральский банк реконструкции и развития", а в качестве иллюстрации – мои картины шестиметровые. У какого еще художника это было? (смеется).

Можно было просидеть дома, не показывать ничего никому, можно было пойти на улицу и продавать работы за 200 рублей – еще не факт, что купят. Мы же все когда-то на "панели" рисовали, в сквере на Вайнера. Я в то время, это было после художественного училища, работал в 4-й школе искусств, мне 21 год, уже семья, дети. Так за выходные на "панели" я зарабатывал больше, чем за месяц в школе… Я тогда не отказывался ни от какой работы, такое время было. Контролером даже подрабатывал, в трамвае билеты проверял.

– У знаменитого художника Павла Корина была задумка написать картину "Реквием. Русь уходящая", а вы, получается, пишете "Уходящий Екатеринбург"?

– У меня такой задумки нет. Просто я однажды понял, что далеко ходить не надо. Как раз был конец 90-х годов, когда у меня вдруг получилась вот эта работа, написанная на улице Горького, на берегу Исети. В ней было и состояние, и драматургия, и от нее оторваться невозможно было. Город – это моя биография (не география). Вот этот дом с чем-то одним связан, другой – с другим…

Мне интересен XIX век, соразмерная человеку архитектура, образная, уютная, заросшая лопухами… В краю лопухов и сиреней – это вот мой город. Он обычно даже не населен людьми.

– Вы как-то сказали, что новых львов у екатеринбургского Оперного театра поставили, а они не просятся на картину.

– Не просятся. В новых львах с никелированными пандусами нет романтики. А вот в старом льве было. Я когда зимний пейзаж с ним рисовал, даже следы изобразил на снегу. Мне казалось, что этот хищник ходил ночами к своей даме по соседству.

"Львы зимой" (пр-т Ленина), холст, масло, 40 х 80

Художник хоть и пишет с натуры, но должна быть и драматургия – это очень важно. Ты рассказываешь сам себе истории, которые не обязательно озвучивать вслух. Иногда ты даешь ключ к этой драматургии в названии. Например, сидит старушка, что-то у нее в руках – газета – не газета. Сзади – пейзаж, храм. Работа называется "Новости на старости", такая игра слов. Или "Весенние сети Исети" – это о картине, где ветки переплетены, старый город, отражение в реке. Это все помогает шагнуть чуть дальше от просто созерцательной живописи.

– Вы постоянно экспериментируете?

– Творчество – это и есть эксперимент. Сначала у меня была монохромная живопись, основанная на рисунке. А сейчас мне интереснее работать с импрессионистичным, впечатленческим моментом. Я много в графике работаю. Дочери Анне передаю некоторые техники, и у нее неплохо получается.

– А можно подробнее про связь поколений в вашей семье?

– Анна оканчивает пятый курс Уральского архитектурно-художественного университета, есть какие-то успехи.

А мой отец – это художник выходного дня. Он – архитектор, работал в проектном институте Уралгипромез, строил заводы черной металлургии, участвовал в реконструкции всех демидовских заводов, когда их переводили на новое оборудование. Живопись – это его хобби, которое дает возможность жить и сегодня. Ему 91 год, он каждое утро начинает с работы над маленьким пейзажем. Это его жизнь.

Валентин Ефремов. Этюд Анны Ефремовой

– Какое-то из детства яркое переживание от картин можете вспомнить?

– Мне было лет 13. Папа принес с Уктуса "Зимний пейзаж". Мы там катались на лыжах всегда, я с тех пор и лыжи люблю, и Уктус. Помню, что почувствовал, когда увидел его этюд: меня захватило до душевного какого-то неравновесия. Вдруг ощутил эту среду зимних сумерек, это настолько меня задело, что запомнил чувство на всю жизнь, это дорогого стоит.

Я думал, что для меня это пройденный этап, искусство меня уже не может растрогать, но вот два года назад был на выставке Репина – и он меня до слез пронзил. Смотришь работы – и слезы в какие-то моменты накрывают. Хотя, может быть, с возрастом мы в принципе становимся более сентиментальными.

– Вы мысленно равняетесь на Репина?

– Репин – непревзойденный мастер. У меня совсем другое искусство. Это – пленэрная живопись, основанная на натурных впечатлениях. Куда можно развиваться? Ну, был бы я цветовиком типа Врубеля, Малявина, Архипова, Серова, можно было бы писать как-то красиво по цвету. Но я этой способностью не обладаю, я – рисовальщик. У меня живопись тональная по сути своей.

– То есть, если мы назовем материал "Свидетельство о жизни рисовальщика Ефремова", Ефремова это не обидит?

– Не обидит. Так и есть, я – рисовальщик. Меня все время спрашивают: как правильно говорить "писать" или "рисовать"? Лично я рисую, в моем случае живопись вторична. Вообще, в основе изобразительного искусства ведь лежит рисунок, линия…

– Как линия жизни… А где место драматургии?

– У меня драматургия связана с литературой, с литературным подтекстом.

– То есть на этой картине из дендропарка драматургия – это силуэт женщины?

– Она входит в состав драматургии. Убери ее, драматургия все равно будет присутствовать. Но ключ – вот он, пожалуйста: она одна, молода, "на черемуху ударят холода / и прохожие озябнут в городах" (цитата из песни свердловского рок-барда и художника Андрея Вох (Вохмянина).

Вот, например, моя работа "Русская свеча". Это – Иерусалим, храм называется "Русская свеча", в нем похоронен архимандрит Антонин (Капустин). Здесь есть своя драматургия. Это не натурная работа, я написал ее в Екатеринбурге по фото и по памяти. Вот эта фигурка на ослике – это привет от Василия Поленова, у него на картине "Христос и грешница" эта фигурка в углу. Он – русский художник в Палестине, я, русский художник, там побывал. И я сам себе передал привет – об этом нигде не написано, для себя я играю в эти игры.

"Русская свеча" и привет от Василия Поленова

Ассоциативный ряд достаточно большой. Чем человек сложнее, чем он больше волновался в этой жизни, тем у него и работы интереснее. Для меня важны три фактора успеха произведения: Свет, Любовь и Гармония. Свет – это то, что сверху, то, что нужно всем. Гармония зависит от твоего образования, чувства ритма, чувства меры, насколько ты можешь гармонизировать этот мир. И Любовь – кем мы без нее будем?

– Вы не раз говорили о том, что Бог умер в искусстве, когда Малевич создал свой "Черный квадрат"…

– Да. Это была большая черная квадратная точка. Он же его показывал вместо иконы в углу на выставке. Бога из искусства прогнали. Художники сказали: мы – сами боги, мы – сами творцы. Возьмите, зрители, наши чувства, наши мысли, наши концепции. А до этого ведь искусство вне Бога не существовало. Средние века – там всё с Богом, Возрождение – там человек как Бог. А потом начались ломаные линии, прямые, абстракции…

– А как быть тогда с понятием "божий дар"? Если у художника божий дар, как он без Бога?

– Вы называйте конкретные имена, а я вам скажу, есть у него божий дар или нет. Вот один прибил свои яйца к Красной площади и сказал, что он – художник. Ну, какой там у него божий дар?!

– А у вас есть божий дар?

– Я надеюсь, что есть.

– А амбиции? Разве не хочется сказать новое слово? Берем того же Поленова – он для своего времени ведь был новатор… У вас нет такого желания?

– Нет, таких амбиций у меня нет. Мы все заняты одним делом. Изобразительное искусство – это один общий какой-то мир, он вне времени, вне пространства. Каждый туда вносит свою лепту. Кому-то не нравится то, что я делаю, кто-то говорит, что это вчерашний день, что это все было, что это неинтересно. Ну, зайди в другую дверь! В искусстве их много. Малевич – вот чем он закончил свой путь? Реалистическими портретами, весьма посредственными.

Или все мы сейчас носимся с конструктивизмом. Конструктивизм – это о-о-о! А я не люблю конструктивизм.

– Души в нем нет?

– Да вообще ничего там нет. Ну, концепция есть – Город солнца. А мне ближе Зимний дворец или какой-нибудь классицизм. А модерн! Я от модерна просто балдею! Это – стиль, это – гармония, это... свет и любовь (смеется).

Я всегда мечтал жить в нашей стране, никуда не хотел и никуда не уеду. Мне очень нравится путешествовать, но мне и очень нравится возвращаться. Недаром в моем проекте "Южный Китай" завершением, когда вернулся, стал зимний пейзаж на Уктусе. Я еще храм туда поставил и успокоился. Это был итог экзотики – то, ради чего я ездил.

"Снегири" (Харитоновский парк в Екатеринбурге). Холст, масло, 60 х 80

– Расскажите о своих экспериментах с цветом.

– Слушайте, ну, мы же все проходим путь эволюции какой-то, от простейших. Ты развиваешься и от реализма начинаешь уходить в какие-то "измы". Я попробовал в декоративность. Потом пошел в абстракцию.

Я как искусствовед по образованию могу поговорить о любом "изме" – о концепции и так далее. Но как человек я это не люблю. Меня должно трогать произведение. Я и хожу с этюдником по городу, пока не торкнет – пока я не увижу это нарисованным произведением, я не буду рисовать.

– Есть что-то, о чем вы жалеете? Что-то из не сделанного?

– Я, может быть, в свое время поучился бы в Академии художеств рисовать, технике. Я считаю, что учиться надо всем – учиться, учиться, учиться. Реалистическое искусство – единственное, где можно чему-то научиться. Все остальное – от лукавого.

"Осенние сети Исети" (улица Горького). Холст, масло, 50 х 60

Я окончил художественное училище, потом шесть лет изучал историю искусств в Уральском университете. Тогда была прочитана масса книг, в университете было много интересных педагогов, сформировалось окружение какое-то. Там зарождались концепция, язык, мысль.

– Почему невозможно было попасть в академию?

– Раньше после училища туда брали только с красным дипломом, а у меня были две тройки – по физике и математике. А, кроме того, после окончания училища нужно было три года отработать, то есть ты не имел права сразу поступать. Так что я выпустился преподавателем черчения и рисования – вот кто я. Поэтому злые языки говорят: да это – полупрофессиональный художник. Я не заканчивал высшего звена. Я не пишу жанровых картин, чему учат в академии.

– Как вы говорите, у вас в Екатеринбурге много "натоптышей": город уже уходили- утоптали, а как найти новое?

– Я же работаю с натурой, а натура – она не бывает одинаковой…

– И насколько изображение соответствует действительности, которую вы увидели…

– Очень мало соответствует, и это многих удивляет и разочаровывает. Я имею в виду художников, которые просятся и встают со мной на этюды. Они говорят: а что ты такое нарисовал? Там же такого нет! Отвечаю: я рисую свою картину. Это ты рисуешь глазами, я рисую сердцем то, что мне дорого. Или еще спрашивают: а что, сегодня солнце было? Сегодня же пасмурный день, а у тебя картина – солнечная. Я говорю: у меня было, мне так захотелось.

– Вы назвали тот деревенский пейзаж шедевром. А сколько всего шедевров можете у себя насчитать?

– Десяток. Из тысяч работ.