Трагикомедия в Екатеринбургском театральном

Почему выживают первого ректора?

Перед интервью с профессором и писателем Владимиром Бабенко разглядываем интерьер его рабочего кабинета. Отсюда основателя и первого ректора Екатеринбургского театрального института выселяет администрация вуза. "Уралинформбюро" кратко уже рассказывало об этом конфликте – в очередной раз прогонять заведующего кафедрой театра и литературы пришли как раз во время нашего визита.

История кабинета читается по обстановке – повсюду стопки книг, из-за шторы выглядывает "голая" обложка альбома Pink Floyd, в шкафу – коллекция икон, на столе – бесконечные фигурки и статуэтки, фотографии любимых выпускников, портреты Антона Чехова и Олега Табакова…

– Владимир Гаврилович, а как появилась ваша книга разговоров с Табаковым? Я много слышала о ней, но ни разу не довелось держать в руках, теперь – библиографическая редкость.

– Олегу Павловичу было 60 лет. Тогда у него в жизни начались очень большие проблемы, из-за которых он боялся "сыграть в ящик". Он в то время уже давно находился в любовной связи с юной девушкой Мариной Зудиной. А был женат на актрисе "Современника" Людмиле Крыловой. В семье начались скандалы. Дети, которых он очень любил, от него отказались. Дочь Александра после этой истории навсегда ушла из театра.

В то время Табаков сильно пил. Мы на каком-то совещании сидели рядом – от него так пахло водярой… И он такой был измотанный, у него на пальце был датчик – редкость по тем временам – он все время проверял пульс и давление. Мы разговорились, я показал ему свою книжку: "Я вот такие книжки пишу про великих людей, хотите про вас напишу?" Потом уехал и забыл об этом разговоре. А позже он позвонил: "Я буду на гастролях в Екатеринбурге, приходи, пообщаемся". Он настолько, видимо, был тогда загнан в угол, не избалован хорошими отзывами, его все травили, он боялся умереть.

И вот мы встречались и разговаривали. Я сидел у него на репетициях, за ним в Москву поехал. Марина Зудина не хотела выхода этой книги. Они вскоре официально сошлись, это перестало быть сенсацией, она почувствовала себя звездой. И она, вероятно, ему внушала, что книжка не очень хвалебная.

– То есть вы не стали делать скидку на авторитет, написали "без глянца"?

– В книге действительно было много пассажей, мягко говоря, иронических. Табаков в жизни был страшный болтун, невероятный.

Когда книжка вышла, он дал мне понять, что Зудина увидела там про себя всего одну страничку и ее это покоробило. Я сам к этой книжке отношусь как к какому-то не слишком удачному опыту, я ее не люблю. Но в то же время я замечаю, что в учебном процессе во всех театральных вузах ее используют, потому что там есть вещи, которых нет ни у кого.

Кстати, посмотрите, там у меня какой портрет стоит (показывает на портрет Владимира Путина).

– Я как раз хотела пошутить, что вы-то в Театральном подольше задержались, чем Путин у власти…

– Если без шуток, то я могу сказать, что на фоне тех политиков, которые сейчас управляют Европой, скажем, та же Урсула фон дер Ляйен – первое лицо в Европе уже сколько лет… На их фоне Путин – это абсолютно выдающийся мудрый политик, который не боится говорить правду, не боится резких движений, не боится быть патриотом, не боится наживать врагов. Путин, на мой взгляд, безотносительно к каким-то конкретным событиям, это очень большая историческая величина.

А когда я вижу ту же Урсулу фон дер Ляйен – она внешне, вроде бы, симпатичная и не старая, но у меня всегда такое ощущение, что она жива процентов на 40, а процентов на 60 она какая-то полумертвая, безынициативная, неинтересный человек.

– Давайте вернемся к происходящему в Екатеринбурге. Вы стояли у истоков ЕГТИ, но я не знаю подробностей – почему именно вы стали ректором?

– Это был 1985 год, я к тому времени работал в Уральском университете, уже 9 лет был заместителем декана, готовился защищать докторскую по английскому театру. И тут меня вызывают в обком партии, и говорят, что они закрывают по указанию Ельцина театральное училище, расположенное там, где сейчас учебный театр ЕГТИ (Карла Либкнехта, 38. – Прим. ред.).

Здание учебного театра по соседству с филармонией

Училище было очень хорошее, оно было малюсенькое, там учили только кукольников и драматических актеров. Оно славилось крепкими выпускниками, но это было училище. И кто-то подумал, что для великого города Свердловска мало театрального училища, нужен театральный аналог консерватории.

Я тогда попытался ставить условия. Мне нужна была квартира – мы с женой жили трудно, в долгах как в шелках, росли дети. Мне сказали: квартиру дадим. У театрального училища была общага на 25 мест – развалюха возле гостиницы "Центральной", клоака. Я сказал: давайте для института общежитие строить. Мне стали давать обещания, в которые я не верил, потом стали навязывать в проректоры одну коммунистическую даму, которая была специалистом по истории КПСС и женой подобного лица – то есть начальницу. Я понял, что мне не верят, потому что я – зарубежник, какой-то подозрительный, с бородой, какой-то филолог-англист. У меня были очень подозрительные авторы в диссертации, некоторые в то время были запрещены.

Некоторые из них в дальнейшем начнут заниматься бизнесом и станут буржуазными деятелями, а в то время все били себя в грудь. Ну, короче, меня заставили, я это принял.

– Заставили? Вы именно так формулируете?

– Ну, "партия сказала надо, комсомол ответил есть!" Мне намекнули, что моя карьера будет полностью прекращена, если я буду ставить какие-то условия. Но при этом сказали: помогать будем, мы же – советская власть. Я выбрал служение не столько КПСС, сколько институту.

И действительно – запроектировали общагу, в 1990 году ее сдали в строй. Тогда все рушилось, а у меня строилось общежитие, это было чудом, в это никто не верил. То есть меня не обманули, люди оказались серьезные. Мне передали не только то здание, где сейчас учебный театр, мне передали здание на Вайнера, 2, принадлежавшее Пединституту. Таким образом материальную базу создали шикарную.

Потом у меня здесь был в гостях Табаков – ректор школы-студии МХАТ, где прекрасный учебный театр, но учебных аудиторий – раз, два и обчелся. Он мне тогда сказал: "Ну, ты нахапал, черт подери! Где ты это все набрал?!" Я говорю: "Ну, Олег Палыч, вы бы меня пожалели. Вы не знаете, сколько денег надо, чтобы вот это все содержать!"

– Как вообще вам удалось совместить в себе хозяйственника, ученого, писателя…

– Вы знаете, в 1985 году, когда еще института не было, только-только бухгалтерия образовалась и первые какие-то штучные появились студенты, еще не было структуры вуза.

– И так больше 30 лет…

– За эти годы сложился замечательный творческий коллектив – как на актерском факультете, так и на литературном отделении, и на кафедре театроведения и продюсерства… А когда мне исполнилось 70, меня предупредили из Москвы, что я могу продлять ректорский срок, но каждый раз – только на полгода и по запросу. Я подумал: это будет уже утрата власти, люди будут знать, что кресло подо мной качается, будет казаться, что я цепляюсь за него – зачем мне это? Я был уже 32-й год ректором, понимал, что надо мной посмеиваются – мол, столько лет сидит старик, никого не пускает.

И был еще очень серьезный мотив. Я много лет мечтал получить деньги на реконструкцию здания учебного театра. К этому все уже и шло, работы начались. У меня тогда работал проректором Володя Мантуров (потом он стал замминистра культуры). Через него мне удалось наладить связи с областным министерством госимущества. Пошло финансирование, в учебном театре завершилось укрепление фундамента, пошла полная реконструкция наиболее проблемной, аварийной его части…

И тут, перед тем, как мне уйти из ректоров, случился облом, связанный с проверками в Мингосимущества. Я за голову схватился – "полетели" все документы, все сметы, на которые ушли годы работы, я понял, что по не зависящим от нас причинам проект потерпел крах. И у меня возникла мысль: вот Аня Глуханюк шесть лет была у меня проректором, молодая, наглая, пробивная. Она меня в два раза младше, она прошла эту всю школу, все это знает, и у нее получится то, что не получилось у меня. Я на Ученом совете это признал, сказал, что все хочу передать в руки Глуханюк – она очень хорошо разбирается в бумагах, человек современный, "из компьютера" в отличие от меня…

Теперь я пожинаю горькие плоды. Она шестой год ректор – по хозяйственной части не сделано ничего. Всё, что было полуразрушено при мне, я это признаю, продолжает разрушаться. Если бы кто-то сфотографировал, например, вот это здание с фасада, потом эту фотографию нельзя никому показывать. По внутреннему фасаду у нас просто валятся кирпичи.

Тут наш разговор прерывает настойчивый стук в дверь. Сотрудница административно-хозяйственного отдела Галина Садыкова не стала интересоваться, с кем общается профессор, и сразу перешла к делу.

Г. С.: Здравствуйте, мне надо потом с вами пошептаться.

В. Б.: По поводу освобождения кабинета? Если у вас есть приказ, то покажете мне его.

Г. С.: Приказ об освобождении кабинета?! Ну, это какой-то сомнительный приказ, на самом деле...

В. Б.: Вы без приказа хотите меня выселить? Это у вас не получится, я этот кабинет не отдам. Это не просто кабинет, это - учебная аудитория.

Г. С.: Ну, он у нас учебной аудиторией не является...

В. Б.: В расписании много лет уже его ставят, я здесь провожу занятия с малыми группами и принимаю все экзамены, все об этом знают.

Г. С.: Ну, мы перестанем ставить его в расписание...

В. Б.: Кабинет без приказа я вам не уступлю. Если вы меня с ним ознакомите, я его почитаю...

Г. С.: Ну, смотрите, мы тогда можем воспользоваться какой-то другой схемой, которая может менее приятной для вас оказаться…

В. Б.: Ну, что ж, может быть, она и для вас окажется менее приятной.

Г. С.: Ну, я хотела вам просто предложить на кафедре организовать место, если вы мне подскажете, как…

В. Б.: Там одно рабочее место, которое уже занято, второго рабочего места там быть не может.

Г. С.: Нет, его можно там организовать, я вчера там была.

В. Б.: Спасибо вам за заботу. Все что я могу сказать.

Мы возвращается к разговору.

– Так что, к сожалению, я просчитался - все, что разваливалось, разваливается. Инженеры, которых ректор нанимает… Ну, я не хочу делать какие-то грязные намеки – придет какой-нибудь главный инженер, ознакомится с документами, связанными с ремонтом, финансами – смотришь, через полгода его нет, исчезает…

– Помню, что закупки объявлялись несколько раз. Мы писали об этом…

– Да, много раз тендеры объявлялись, я следил за этим, потом перестал.. Объявят, потом отменят. Какие-то суммы на ремонт то ли поступали, то ли нет... В этом здании просто падают кирпичи с фасада. И то же самое в здании учебного театра, к сожалению. Когда я начинаю говорить об этом (а я вообще-то человек колючий, я привык здесь к какому-то особому отношению), натыкаюсь на то, что большая часть Ученого совета не хочет меня слушать, люди – деликатные, к неудобствам привыкли, скандалы мешают творческой работе. Наверное, это нормально...

Или на кафедре, которую я возглавляю, появляются сотрудники без моего ведома. Скажем, вдруг я узнаю, что вместо педагога по изобразительному искусству (которая ушла в декретный отпуск, а я в это время думаю, кем ее заменить) уже кто-то приходит и читает, а я даже не знаю, кто это. А мне говорят: "Да не вмешивайтесь, это - подруга ректора из университета". И я не вмешиваюсь, что мне делать? Человек она достойный, я вполне и сам бы ее взял, но дело в том, что меня как завкафедрой просто поставили в угол. То есть мне дают понять, что я завкафедрой для самого себя.

– А не было желания просто все это послать подальше?

– Даже если не рассматривать вопрос моей пенсии, которая у меня 20 тысяч рублей, я не представляю себе, что встану утром, и мне не нужно готовиться к лекции по Габриэлю Гарсиа Маркесу или по Ремарку...

– Удивляет такое отношение к вам. Ведь сколько говорится о кадровом кризисе в вузах.

– Около года назад умер мой ученик Валерий Рабинович – выдающийся ученый филолог-зарубежник, англист, единственный у нас здесь такого уровня, работал в УрФУ… Из оставшихся – в Педуниверситете есть Елена Доценко, она специалист по театру абсурда, по французским и английским абсурдистам, доктор, профессор. Если говорить о мировой литературе, особенно XX-го века, можно сказать, что в нашем городе, фактически, плюс еще четыре-пять спецов…

Очень хороший специалист Алексей Бадаев, у нас заведует кафедрой, которая выпускает продюсеров. С годами он вырос в знатока и профессора высокого уровня в области зарубежного и нашего театра. И хотя на нем Драмтеатр, сложный организм, он с удовольствием преподает.

Я хотел, между прочим, чтобы он был ректором. Отказался, ну, я думаю, правильно и сделал. Чтобы возродить хозяйство института, придется забросить все остальное, а его все больше затягивает творческая работа — удачи ему.

– А что, кстати, за история со вторым гражданством у Анны Глуханюк?

– Я случайно узнал, что она оформляла документы на получение израильского паспорта. Но я никогда и подумать бы об этом не мог! Она же писала диссертацию по православным традициям воспитания студентов. Православным! В каком жанре история? Чего здесь больше — смешного или страшного?

Я на Ученом совете ее спросил прямо: "Анна Аркадьевна, это правда, что вы добиваетесь израильского гражданства?" Она помолчала, все замерли, и сказала: "На данный момент я – гражданка Российской Федерации, этого достаточно для того, чтобы быть ректором. Что дальше, я отвечать не собираюсь, не обязана".

– Нас отвлекли, а я хотела спросить – как случилось, что вы, мальчик из Сибири, вдруг увлеклись английским театром?

– Я был из школы рабочей молодежи, токарь, рано начал на жизнь зарабатывать, такой был молодой хулиган. Учился сначала плоховато, может быть, это было связано с тем, что мне не дали общагу, я скитался по каким-то углам, почти бродяжничал, иногда в общаге ночевал в женских комнатах, чуть ли не на полу. На втором курсе я стал уже как-то получше, что-то осознал, повзрослел, а на третьем стал отличником, начал ходить в библиотеку имени Белинского. Я открыл, что там, на третьем этаже, есть зал книжек на иностранных языках. Там даже были зарубежные газеты - Daily Worker, New Yorker, Morning Star, L'Humanite… Там я пытался разбирать театральные рецензии, смотрел фотографии актеров, о чем постановки.

– То есть вы литературой по сути увлеклись в Белинке?

– Да, в этом иностранном зальчике. Может быть, мое увлечение было связано с тем, что, как это сказать помягче, у меня папа работал в органах. Он был украинец из Житомирской области, плохо говорил по-русски, его с Украины загнали в Сибирь. И мама была оттуда же, из деревни, она до самой смерти была неграмотной. Такая подавленная домохозяйка, которая меня очень любила, я был младший ребенок.

– А что вы сейчас пишете?

– Последние пять лет, когда перестал быть ректором, я немножко умом тронулся и начал пьесы писать. Сейчас закончил пьесу "Интересные мерзавцы". Не думаю, что она будет опубликована (смеется).

У меня только что вышел сборник "Ева и Орфей и другие пьесы". Одна из центральных в нем – пьеса о святом семействе Свердловых. Там есть сцена, где молодая женщина из этой семьи написала книгу, которая стала учебником в лагерях. Это была книга о том, что исправительная лагерная система – это лучшая воспитательная система, там воспитывают строителей коммунизма, старое царское дерьмо перековывают в рабочий класс. Ее чуть ли не наизусть заучивали зеки. А потом эта женщина сама вдруг оказалась зечкой и ее навсегда "исправили", как "исправили" и брата Якова Свердлова, и...

– А нет у вас ощущения, что сейчас мы примерно туда же идем и очень быстро…

– Знаете, может быть, то, что я скажу, вам не понравится. Мне кажется, что раз уж мы оказались втянуты в эту так называемую военную операцию, которая на самом деле – война против НАТО, которая неизвестно, когда закончится… Раз уже это стало фактом, нравится это кому-то или нет, какие-то гайки придется закручивать.

– И это неизбежно отразится на сфере искусства…

– Этого я, конечно, боюсь, этого я не хочу. В сфере музыкального, театрального искусства люди привыкли ездить на Запад, получать западные деньги, а сейчас опустился второй железный занавес – первый был в 1946 году, когда я родился. Конечно, эта ситуация у многих вызовет недовольство и желание протестовать… Ничего, перебьются. И сейчас студентам говорят: всё, ребята, вы за границу не поедете, давайте настраивайтесь, будете в России. Многие из молодых зарабатывают в кино. А вы видите, что сейчас снимают к 9 мая? Военные фильмы с одинаковыми сюжетами, всё меньше там того, что было вчера.

Понятно, что эта тенденция сохранится в течение какого-то времени. И я боюсь, что многие будут делать неверные шаги, будут выступать, я лично против этого. И когда студенты меня спрашивают иногда (я, думаю, не погрешу против истины, если скажу, что для многих из них я – большой авторитет), я им всегда говорю: ребята, вы должны понять, что раз вы занимаетесь искусством – искусством все-таки занимайтесь.

А с лозунгами никуда не суйтесь. Мне кажется, они понимают, о чем я. Настало время, когда нужно поменьше о себе и побольше – о победе, о родине.

Беседовала Елена МЕЗЕНОВА